Иногда в редакцию "Бизнес-Арс" читатели приносят стихотворения собственного сочинения, письма фронтовиков, истории из личной жизни. Сегодня мы публикуем одну такую реальную историю, произошедшую с автором в 1963 году.
Мой любимый писатель Эрих Мария Ремарк сказал: «Самое сильное чувство - разочарование. Не обида, не ревность и даже не ненависть - после них остаётся хоть что-то в душе, после разочарования... пустота».
Лучше бы у меня на родителей была обида, но я не могла обижаться на них. Несмотря на их равнодушное отношение ко мне, я их любила.
1963 год. Для кого-то это глубокая древность, а для меня воспоминания. И от недостатка впечатлений мозг достает из памяти разные события. Сегодня всплывает, как я в 8 лет собралась идти жить в чужую семью.
По дороге в свою сельскую школу я постоянно встречала одну женщину, она каждое утро выглядывала на улицу, стоя у калитки, и смотрела на проходивших в школу детей. Я думаю, ей было лет 30. Она казалась мне женщиной из другого мира. Осанка, уложенные вьющиеся волосы, выражение лица, хрупкость и даже некоторая воздушность делали её необычной и привлекательной. Как-то раз она, тряхнув русыми, до плеч, волосами, поправила кружева на халате и подозвала меня.
- Как тебя зовут? - спросила она.
- Людмила, - как можно серьезнее ответила я, думая, что теперь она от меня отстанет. Но она сказала:
- Я буду звать тебя Мила. Хочешь ко мне в гости?
- Хочу, - обрадовалась я.
Конечно же, я очень хотела этого с той самой минуты, как увидела её в первый раз, - ведь она для меня была загадкой, словно принцесса из незнакомой сказки. И это продолжилось, когда она сбросила халат, её розовое одеяние казалось мне чем-то нереально красивым, я подошла и потрогала его.
- Шелк? - спросила я со знанием дела.
- Шелковый трикотаж.
Я удовлетворённо кивнула, я разбиралась в тканях.
- Хочешь зефир? - спросила она.
- Хочу!
Как мне было его не хотеть, когда я совсем его не пробовала! Нет, видеть, конечно, видела - его продавали в поездах, а ездила я с родителями немало, но вот зефир мне никогда не покупали. Отец отмахивался от буфетчицы, а та видела мои страждущие глаза и говорила:
- Купите, вон девочка хочет, вот ванильный, а вот в шоколаде...
Всё безрезультатно, а тут... Женщина налила чай в красивые чашки и сказала, садясь за стол, покрытой белой скатертью:
- Меня Вероника зовут.
- Красивое имя, - ответила я, - у меня ещё не было в подругах Вероники.
– Я тоже думаю, что мы подружимся.
Она достала две коробочки зефира, в каждой по три штучки.
- Какой будешь?
- Без шоколада, хочу распробовать его.
- Ты всегда основательно подходишь к делу?
- Мне так нравится.
А вот зефир мне не понравился. Он был приторный и неприятно мягкий.
- Иван такой любит, - сказала Вероника, - а я в шоколаде люблю.
Это была правда, она даже глаза прикрыла от удовольствия.
- Как у тебя в школе дела, с учительницей подружилась?
- А надо дружить? - удивилась я.
- Конечно, так у тебя страх перед ней пройдет, и учиться будешь лучше.
- Вы не спросили, а я отличница, - с гордостью сказала я.
- Значит, храбрая девочка, молодец, не боишься трудностей.
Мне стало не по себе - дома меня не хвалили, считали, достаточно того, что кормят-поят.
- А Иван - это кто?
Вероника поняла, что я захотела сменить тему разговора, и слегка улыбнулась.
- Иван - мой муж, он подполковник.
Она ещё долго рассказывала мне о своей жизни, пока я рассматривала их посуду, пластинки, книги. Прервал её солдатик, он принёс еду из офицерской столовой.
- Иван любит есть дома, - пояснила Вероника,- он скоро придёт. Поможешь мне?
Я резала с нею огурцы и помидоры на дощечке, а не так, как крошила мама, и ставила тарелки прямо на скатерть.
- А клеёнка есть? - спросила я.
- В нашем доме так, - ответила Вероника, - а скатерть я постираю. Но если кто-то и поставит пятно, мы же этого не заметим?
- Я читала, так делают интеллигентные люди.
Вскоре я услышала, как подъехала машина, и в дом вошёл Иван: высокий, большой, он сразу заполнил всю комнату. Он долго и шумно умывался у рукомойника и наконец пришёл к этому невероятно красивому столу с едой.
- А вы не сняли сапоги, - заметила я.
- Привет, малышка, - сказал он и обратился к жене, - у нас гостья?
Он сел за стол, шаркнув табуреткой, и ответил мне:
- Если я сейчас сниму сапоги, то здесь будет такой духан...
И рассмеялся таким заразительным смехом, что следом за ним рассмеялась и я.
Вероника поставила перед ним тарелку с борщом и, положив руку мне на плечо, сказала:
- Это Мила, она у нас отличница, а это Иван, мой муж.
Иван ел и смотрел на меня, и глаза его смеялись.
- А что, отличницы школу прогуливают?
- Я не прогуливаю, только один разочек, чтобы посмотреть, как тут у вас. В деревне про вас ничего не знают, вон, вы даже за продуктами в магазин не ходите.
- Да у вас тут и нету ничего, - ответил он, - ну да ладно.
- Овощи резала Мила, - сказала Вероника.
- М-м? - удивился Иван. - А я-то думаю, почему они такие сладкие, даже огурец.
Я моментально наколола вилкой огурец и попробовала, он был обычный. Я посмотрела на Ивана - он скосил глаза к носу. У меня в буквальном смысле отвисла челюсть.
- Что такое? - спросил он серьёзно.
- Разве взрослые так делают? Мой папа никогда.
- Он, наверное, у тебя строгий? - спросила Вероника.
- И да и нет, - ответила я.
- Понятно, - сказал Иван, - ну ладно, я пошёл.
И он, о Боже, поцеловал Веронику в щёку, а она повернулась ко мне:
- Ну, доедай котлету, а у меня ещё есть вкусный компот.
Мы ели консервированные абрикосы, дефицитный в то время товар, по крайней мере, в нашей деревне, а потом Вероника спохватилась:
- У тебя есть у кого домашнее задание узнать?
- Есть. Мне нужно Наташку Бонк встретить и спросить про задание.
- Странная фамилия - Бонк.
- А они немцы, и из-за этого с Наташкой мало кто играет, а мне они нравятся, они хорошие, и дома у них красиво, почти как у тебя.
Вероника присела на корточки, обняла меня, в глазах её стояли слёзы.
- Хочешь жить со мной, у меня? - спросила она.
- Очень хочу, - обрадовалась я.
Но тут я увидела Наташку и, попрощавшись с Вероникой, бросилась к подруге.
Вечером на лавочке я услышала разговор соседок - они обсуждали Веронику и её мужа.
- Совсем без детей, усыновили бы кого-нибудь, - говорила Казанчиха.
- Да, - поддержали её тётки. - Вот только ж нормального надо ребёнка, а не из детдома.
- Вон у Гаврилициных шестеро, девки и пацаны, украли бы и увезли кого - никто б не заплакал,- не унималась Казанчиха, - Иван такой солидный и в чинах, документы справил бы, и порядок.
- Да, Гаврилинчиха даже бы и не всплакнула, - подтвердили тётки.
Я стояла как вкопанная. Значит, Вероника не шутила, когда звала меня жить к себе?..
Чем бы всё закончилось, я не знаю, но утром я проснулась вся жёлтая, и меня отвезли в город в инфекционку. Отец приезжал только один раз, а я скучала, скучала по Веронике: по ее красивому лицу, ласковому взгляду и умным вопросам. Выписали меня только через месяц, и когда я приехала домой, то сразу же побежала к ней, но там уже жили другие люди.
После этого пропасть между мной и родителями стала ещё больше. Я была поздним ребёнком: нежеланным, ненужным, и моя обязанность состояла в том, чтобы не беспокоить их, и это у меня получалось.
Разные люди оставляли след в моей душе, но... не родители. После них осталась только пустота. Вы скажете, что у меня холодное сердце? Это не так.
В итоге я не смогла уехать и оставить их. Маму пыталась, но не смогла излечить от рака, а потом 11 лет ухаживала за отцом. Перед смертью мать попросила у меня прощения. За что? За то, что половину моей жизни они отталкивали меня, а вторую использовали по полной. Они жили как хотели за счёт меня, им так было удобно. Прав был писатель, что после разочарования остаётся пустота. Вероятно, и я в чём-то была неправа, время было такое, и у многих были такие же отношения в семье. Они были непьющие, трудолюбивые, но не было ласки, не было простого вопроса о моих делах, интересах и здоровье.
Не зря детей называют ангелами - они легко могут простить всё, особенно своим родителям. Теперь у меня двое внуков, и я часто задумываюсь о том, какими они видят нас, взрослых.
Подумаю. Подумаем?
Фото: ochendaje.livejournal.com.
Мой любимый писатель Эрих Мария Ремарк сказал: «Самое сильное чувство - разочарование. Не обида, не ревность и даже не ненависть - после них остаётся хоть что-то в душе, после разочарования... пустота».
Лучше бы у меня на родителей была обида, но я не могла обижаться на них. Несмотря на их равнодушное отношение ко мне, я их любила.
1963 год. Для кого-то это глубокая древность, а для меня воспоминания. И от недостатка впечатлений мозг достает из памяти разные события. Сегодня всплывает, как я в 8 лет собралась идти жить в чужую семью.
По дороге в свою сельскую школу я постоянно встречала одну женщину, она каждое утро выглядывала на улицу, стоя у калитки, и смотрела на проходивших в школу детей. Я думаю, ей было лет 30. Она казалась мне женщиной из другого мира. Осанка, уложенные вьющиеся волосы, выражение лица, хрупкость и даже некоторая воздушность делали её необычной и привлекательной. Как-то раз она, тряхнув русыми, до плеч, волосами, поправила кружева на халате и подозвала меня.
- Как тебя зовут? - спросила она.
- Людмила, - как можно серьезнее ответила я, думая, что теперь она от меня отстанет. Но она сказала:
- Я буду звать тебя Мила. Хочешь ко мне в гости?
- Хочу, - обрадовалась я.
Конечно же, я очень хотела этого с той самой минуты, как увидела её в первый раз, - ведь она для меня была загадкой, словно принцесса из незнакомой сказки. И это продолжилось, когда она сбросила халат, её розовое одеяние казалось мне чем-то нереально красивым, я подошла и потрогала его.
- Шелк? - спросила я со знанием дела.
- Шелковый трикотаж.
Я удовлетворённо кивнула, я разбиралась в тканях.
- Хочешь зефир? - спросила она.
- Хочу!
Как мне было его не хотеть, когда я совсем его не пробовала! Нет, видеть, конечно, видела - его продавали в поездах, а ездила я с родителями немало, но вот зефир мне никогда не покупали. Отец отмахивался от буфетчицы, а та видела мои страждущие глаза и говорила:
- Купите, вон девочка хочет, вот ванильный, а вот в шоколаде...
Всё безрезультатно, а тут... Женщина налила чай в красивые чашки и сказала, садясь за стол, покрытой белой скатертью:
- Меня Вероника зовут.
- Красивое имя, - ответила я, - у меня ещё не было в подругах Вероники.
– Я тоже думаю, что мы подружимся.
Она достала две коробочки зефира, в каждой по три штучки.
- Какой будешь?
- Без шоколада, хочу распробовать его.
- Ты всегда основательно подходишь к делу?
- Мне так нравится.
А вот зефир мне не понравился. Он был приторный и неприятно мягкий.
- Иван такой любит, - сказала Вероника, - а я в шоколаде люблю.
Это была правда, она даже глаза прикрыла от удовольствия.
- Как у тебя в школе дела, с учительницей подружилась?
- А надо дружить? - удивилась я.
- Конечно, так у тебя страх перед ней пройдет, и учиться будешь лучше.
- Вы не спросили, а я отличница, - с гордостью сказала я.
- Значит, храбрая девочка, молодец, не боишься трудностей.
Мне стало не по себе - дома меня не хвалили, считали, достаточно того, что кормят-поят.
- А Иван - это кто?
Вероника поняла, что я захотела сменить тему разговора, и слегка улыбнулась.
- Иван - мой муж, он подполковник.
Она ещё долго рассказывала мне о своей жизни, пока я рассматривала их посуду, пластинки, книги. Прервал её солдатик, он принёс еду из офицерской столовой.
- Иван любит есть дома, - пояснила Вероника,- он скоро придёт. Поможешь мне?
Я резала с нею огурцы и помидоры на дощечке, а не так, как крошила мама, и ставила тарелки прямо на скатерть.
- А клеёнка есть? - спросила я.
- В нашем доме так, - ответила Вероника, - а скатерть я постираю. Но если кто-то и поставит пятно, мы же этого не заметим?
- Я читала, так делают интеллигентные люди.
Вскоре я услышала, как подъехала машина, и в дом вошёл Иван: высокий, большой, он сразу заполнил всю комнату. Он долго и шумно умывался у рукомойника и наконец пришёл к этому невероятно красивому столу с едой.
- А вы не сняли сапоги, - заметила я.
- Привет, малышка, - сказал он и обратился к жене, - у нас гостья?
Он сел за стол, шаркнув табуреткой, и ответил мне:
- Если я сейчас сниму сапоги, то здесь будет такой духан...
И рассмеялся таким заразительным смехом, что следом за ним рассмеялась и я.
Вероника поставила перед ним тарелку с борщом и, положив руку мне на плечо, сказала:
- Это Мила, она у нас отличница, а это Иван, мой муж.
Иван ел и смотрел на меня, и глаза его смеялись.
- А что, отличницы школу прогуливают?
- Я не прогуливаю, только один разочек, чтобы посмотреть, как тут у вас. В деревне про вас ничего не знают, вон, вы даже за продуктами в магазин не ходите.
- Да у вас тут и нету ничего, - ответил он, - ну да ладно.
- Овощи резала Мила, - сказала Вероника.
- М-м? - удивился Иван. - А я-то думаю, почему они такие сладкие, даже огурец.
Я моментально наколола вилкой огурец и попробовала, он был обычный. Я посмотрела на Ивана - он скосил глаза к носу. У меня в буквальном смысле отвисла челюсть.
- Что такое? - спросил он серьёзно.
- Разве взрослые так делают? Мой папа никогда.
- Он, наверное, у тебя строгий? - спросила Вероника.
- И да и нет, - ответила я.
- Понятно, - сказал Иван, - ну ладно, я пошёл.
И он, о Боже, поцеловал Веронику в щёку, а она повернулась ко мне:
- Ну, доедай котлету, а у меня ещё есть вкусный компот.
Мы ели консервированные абрикосы, дефицитный в то время товар, по крайней мере, в нашей деревне, а потом Вероника спохватилась:
- У тебя есть у кого домашнее задание узнать?
- Есть. Мне нужно Наташку Бонк встретить и спросить про задание.
- Странная фамилия - Бонк.
- А они немцы, и из-за этого с Наташкой мало кто играет, а мне они нравятся, они хорошие, и дома у них красиво, почти как у тебя.
Вероника присела на корточки, обняла меня, в глазах её стояли слёзы.
- Хочешь жить со мной, у меня? - спросила она.
- Очень хочу, - обрадовалась я.
Но тут я увидела Наташку и, попрощавшись с Вероникой, бросилась к подруге.
Вечером на лавочке я услышала разговор соседок - они обсуждали Веронику и её мужа.
- Совсем без детей, усыновили бы кого-нибудь, - говорила Казанчиха.
- Да, - поддержали её тётки. - Вот только ж нормального надо ребёнка, а не из детдома.
- Вон у Гаврилициных шестеро, девки и пацаны, украли бы и увезли кого - никто б не заплакал,- не унималась Казанчиха, - Иван такой солидный и в чинах, документы справил бы, и порядок.
- Да, Гаврилинчиха даже бы и не всплакнула, - подтвердили тётки.
Я стояла как вкопанная. Значит, Вероника не шутила, когда звала меня жить к себе?..
Чем бы всё закончилось, я не знаю, но утром я проснулась вся жёлтая, и меня отвезли в город в инфекционку. Отец приезжал только один раз, а я скучала, скучала по Веронике: по ее красивому лицу, ласковому взгляду и умным вопросам. Выписали меня только через месяц, и когда я приехала домой, то сразу же побежала к ней, но там уже жили другие люди.
После этого пропасть между мной и родителями стала ещё больше. Я была поздним ребёнком: нежеланным, ненужным, и моя обязанность состояла в том, чтобы не беспокоить их, и это у меня получалось.
Разные люди оставляли след в моей душе, но... не родители. После них осталась только пустота. Вы скажете, что у меня холодное сердце? Это не так.
В итоге я не смогла уехать и оставить их. Маму пыталась, но не смогла излечить от рака, а потом 11 лет ухаживала за отцом. Перед смертью мать попросила у меня прощения. За что? За то, что половину моей жизни они отталкивали меня, а вторую использовали по полной. Они жили как хотели за счёт меня, им так было удобно. Прав был писатель, что после разочарования остаётся пустота. Вероятно, и я в чём-то была неправа, время было такое, и у многих были такие же отношения в семье. Они были непьющие, трудолюбивые, но не было ласки, не было простого вопроса о моих делах, интересах и здоровье.
Не зря детей называют ангелами - они легко могут простить всё, особенно своим родителям. Теперь у меня двое внуков, и я часто задумываюсь о том, какими они видят нас, взрослых.
Подумаю. Подумаем?
Фото: ochendaje.livejournal.com.
1081